— Ну, скоро ли ты кончишь, наконец, эту комедию?— шепнул ему тайный советник. Франк Браун недовольно посмотрел на него. Именно потому, что он чувствовал, как прав его дядя, именно поэтому его кровь так возмутилась. Он прошипел: «Молчи, старый дурак! Разве не чувствуешь, как это красиво?» Он нагнулся к девушке: «Ты увидишь его, увидишь своего юного князя. Я буду брать тебя с собою, когда он пойдет со своими гусарами. Или в театр, когда он будет сидеть в своей ложе, — ты увидишь его...» Она не ответила ничего, но стиснула его руки и со слезами принялась их целовать... Потом он медленно поднял ее, осторожно посадил в кресло и снова налил ей вина. Целый бокал шампанского пополам с коньяком. — Ну, ты согласна? — спросил он. — Да,— тихо ответила она.— Я согласна — но что же все-таки должна я делать? Он засмеялся. «Сперва мы составим маленький договор.— Он обратился к ассистенту: — Доктор, у вас найдется бумага? И перо? Превосходно. Ну, так пишите. Пишите в двух экземплярах». Он начал диктовать. «Нижеподписавшаяся добровольно отдает себя в распоряжение для опыта, который намеревается произвести его превосходительство профессор тен-Бринкен. Она твердо обещает следовать в точности приказаниям этого господина. После родов она отказывается от всех притязаний на ребенка. За это его превосходительство обязывается внести на книжку нижеподписавшейся тотчас же пятнадцать тысяч марок и вручить ей книжку после разрешения от бремени. Он обязуется, далее, нести издержки по ее содержанию и до родов выплачивать ей ежемесячно по сто марок карманных денег». Он взял написанное и еще раз громко прочел. — Но тут ведь ничего нет о князе? — заметила она. — Конечно, нет, — ответил он. — Ни звука. Это должно быть строжайшей тайной. Она понимала. Но было нечто, что ее беспокоило. «Почему — спросила она, — почему вы выбрали именно меня? Для бедного князя, наверное, всякая женщина сделала бы все что в ее силах». Он не знал, что ответить. Вопрос застал его врасплох своею неожиданностью. Но он все же скоро нашелся. — Да, знаешь ли, — начал он, — дело в следующем: князь в юности любил одну красавицу графиню. Любил ее так сильно, как может любить настоящий князь. И она тоже любила прекрасного благородного юношу. Но она умерла. — Отчего она умерла?— спросила Альма. — Она умерла—от кори. И у этой прекрасной возлюбленной благородного князя были такие же золотисто-красные локоны, как у тебя. Вообще, она очень на тебя похожа, и вот последняя воля князя — чтобы мать его ребенка напоминала возлюбленную юных дней. Он дал нам портрет и, кроме того, подробно описал ее: мы искали по всей Европе, но ничего подходящего не находили. И вот сегодня мы увидели тебя. Она рассмеялась, польщенная: «Неужели, правда, я так похожа на эту графиню?» — Как две капли воды! — ответил он.— Вы могли бы быть сестрами. Впрочем, мы и тебя снимем. Вот обрадуется князь, когда увидит твой портрет. Он подал ей перо: «Ну, подпиши!» Она взяла перо и бумагу... «Ал... »,— начала она. Что-то попало на перо. Она взяла салфетку и обтерла перо. — Черт побери... — пробормотал Франк Браун.— Мне только сейчас пришло в голову, что она несовершеннолетняя. В сущности, нам следовало бы еще иметь подпись и ее отца. А впрочем — для нас и этого договора будет достаточно. Пиши же,— громко сказал он, — как фамилия твоего отца? Она ответила: — Мой отец — булочник Рауне в Гальберштадте. И она подписала свою фамилию. Франк Браун взял из ее рук бумагу. Опустил и снова поднял, пристально посмотрел. — Господи,— вскричал он.— Это же — это... «В чем дело?»— спросил ассистент. Тот протянул договор: «Посмотрите — посмотрите — прочтите-ка подпись». Доктор Петерсен посмотрел на бумагу. «Ну?— удивленно спросил он.— В чем дело? Я не нахожу ничего странного». — Нет, нет, вы, конечно, этого не поймете, — воскликнул Франк Браун.— Передайте-ка договор профессору. Прочтите-ка, дядюшка. Профессор прочел подпись. Девушка забыла дописать до конца свое имя. На бумаге стояло— «Ал Рауне». — Да—да—замечательная случайность,— заметил профессор. Он аккуратно сложил бумагу и положил в боковой карман. Но племянник воскликнул: «Случайность! Прекрасно — пусть будет случайность. Все, что удивительно и таинственно, — для вас только случайность?» Он позвал кельнера. «Вина, еще вина, — закричал он.— Дайте мне выпить. Альма Рауне, Ал Рауне, за твое здоровье. Он сел за стол и перегнулся к профессору. — Ты помнишь, дядюшка, старого коммерции советника Бруннера из Кельна? И его сына, которого он назвал Марко? Он учился со мною в одном классе. Хотя и был на два года старше меня. Назвав его Марко, отец просто хотел сострить: его сын назывался теперь Марко Бруннер — так же как известная марка рейнвейна. Ну, а теперь начинается случайность. Старый коммерции советник — самый трезвый человек во всем мире, его жена тоже, то же и все его дети. По-моему, в их доме никогда не пили ничего, кроме воды, молока, чаю и кофе. Пил один только Марко. Начал пить, когда был еще в школе,— мы часто приносили его домой пьяным. Потом он стал поручиком и лейтенантом. Тогда началось уж как следует. Он пил, пил все больше и больше, натворил глупостей, его прогнали из полка. Трижды помещал его старик в санаторий,— но через несколько недель он становился еще более горьким пьяницей, нежели раньше. А вот две случайности: он, Марко Бруннер, пил — Маркобруннер. Это стало для него idee fixe, он бегал по всем ресторанам, искал эту марку, ездил по Рейну и выпивал все, что находил в ресторанах. Он мог себе это позволить,— у него были деньги от бабушки. «Алло!— кричал он очень часто.—Маркобруннер поглотит Марко Бруннера! Почему? Потому что Марко Бруннер поглощает Маркобруннер». И люди смеялись над его остротами. Все только одно остроумие, все только случайность, — как и вся жизнь — она сплошная случайность! Но я знаю, что старый коммерции советник отдал бы много сотен тысяч, лишь бы вернуть свою неудачную остроту,— знаю также, что он себе никогда не простит, что назвал своего бедного сына Марко, а не Гансом или Петером. А тем не менее — это случай, глупый, причудливый случай, — все равно как подпись этой невесты князя. Девушка встала и, шатаясь, облокотилась на стул. «Я— невеста князя,— повторила она, — дайте-ка мне сюда князя!» Она взяла бутылку коньяка и налила себе полный стакан: «Я хочу князя, слышите? За твое здоровье, дорогой князь!» —Его, к сожалению, нет, — сказал доктор Петерсен. — Нет?— рассмеялась она.— Нет! Так пусть будет другой! Да! Ты — или ты — или даже ты, старикашка! Безразлично — лишь бы мужчина! — Она сорвала блузку, спустила юбку, расстегнула корсаж и бросила его в зеркало: —Мужчину... — Постыдись, — заметил доктор Петерсен, — разве делает так невеста? — Но взгляд его с жадностью был устремлен на ее полную грудь. Она захохотала: «Ах, что там—князь или не князь! Меня может взять всякий, кто только захочет! Мои дети, публичные дети — их может родить кто угодно—нищий и князь!» Ее тело дрожало от страсти, грудь подымалась, возбужденная чувственность гнала ее кровь по синеватым жилам, а взгляд, и дрожащие губы, и жаждущее тело—все кричало, полное страсти: «Сюда—ко мне!» Она не была уже проституткой — она, освобожденная от всех оболочек, свободная от всех пут и оков, была могучим прообразом женщины: пол с ног до головы. — О, она действительно то, что нам нужно! — прошептал Франк Браун. — Земля-мать... Ею овладела дрожь. Ей стало холодно. Еле волоча ноги, она шатнулась к дивану. — Не знаю, что со мною, — пробормотала она, — все вертится. — Выпила лишнее, — поспешно объяснил Франк Браун.— Выпей еще и постарайся заснуть.— Он поднес ей опять полный стакан коньяку. — Да, я засну...— пробормотала она. Она бросилась на диван и подняла в воздух обе ноги. Громко захохотала, потом зарыдала и наконец тихо заплакала. Легла на бок и закрыла глаза. Франк Браун накрыл ее и подсунул ей под голову большую подушку. Заказал кофе, подошел к окну и распахнул его настежь. Но тотчас же снова закрыл, как только в комнату ворвался свет раннего утра. Он отвернулся: — Ну, господа, вы довольны этим объектом? Доктор Петерсен восторженным взглядом смотрел на проститутку. «По-моему, она подойдет как нельзя больше, — сказал он. — Ваше превосходительство, обратите внимание на ее телосложение... Оно как бы предназначено для безукоризненных родов». Вошел кельнер и подал кофе. Франк Браун сказал: — Протелефонируйте на станцию медицинской помощи. Пусть пришлют носилки. Наша дама тяжело захворала. Тайный советник удивленно посмотрел на него: — Что должно это означать? — Это должно означать, — засмеялся племянник, — что я кую гвозди с головками, дядюшка. Должно означать, что я думало за тебя, и я, по-моему, думаю умнее тебя. Неужели ты воображаешь, что эта девушка, когда протрезвеет, согласится поехать с тобою? Пока я опьянял ее словами и вином, не давал ей даже опомниться, до тех пор она соглашалась со всем. Но от вас она убежит через несколько шагов, — несмотря на все деньги и на всех князей. Поэтому-то и нужно ее теперь взять. Как только принесут носилки, вы, доктор Петерсен, должны не медля ни минуты, отправиться с нею на вокзал! Первый поезд, если не ошибаюсь, идет в шесть часов, вы поедете им. Возьмите отдельное купе и уложите там пациентку, я думаю, она не проснется, а если и проснется, то дайте ей еще коньяку. Вы можете даже влить в него несколько капель морфия. А вечером вы уже приедете в Бонн вместе с добычей. Телеграфируйте, чтобы вас ждал на вокзале экипаж профессора, отнесите девушку в карету и отвезите прямо в клинику. Когда она окажется там, уйти ей будет не так-то легко, — у вас есть всевозможные средства. — Но простите, — вставил ассистент,— ведь это же напоминает насильственный увоз. — Хоть бы и так, — заметил Франк Браун. — Впрочем, ведь ваша буржуазная совесть спокойна: у вас имеется договор. А теперь не теряйте времени попусту—делайте, что вам говорят. Доктор Петерсен обернулся к патрону, который молча, задумчиво стоял посреди комнаты. Взять ему купе первого класса? И какую комнату отвести девушке? Не лучше ли нанять особого служителя для нее? И может быть... Между тем Франк Браун подошел к спящей. — Красивая девушка, — прошептал он. — Как золотые змейки, ползут твои локоны! Он снял с пальца тонкое золотое кольцо с маленькой жемчужиной. Взял ее руку и надел кольцо: «Возьми. Эмми Стенгоб дала его мне, когда меня отравили ее дивные чары. Она была красива, сильна, была, как ты, странная женщина! Спи, дитя,— пусть тебе снится твой князь и твой ребенок от князя!» Он нагнулся и тихо поцеловал ее в лоб... Принесли носилки. Носильщики уложили спящую, одели ее, закрыли шерстяным одеялом и вынесли. «Как труп», — подумал Франк Браун. Доктор Петерсен простился и тоже вышел.

Они остались вдвоем. Прошло несколько минут, оба молчали. Потом тайный советник подошел к племяннику. — Благодарю тебя, — сухо сказал он. — Не стоит, — ответил племянник.— Я сделал это только потому, что мне самому доставило это удовольствие, — было для меня хоть каким-нибудь развлечением. Я должен был бы солгать, если бы сказал, что сделал это для тебя. — Я так и думал. Между прочим, могу сообщить новость, которая тебя, вероятно, заинтересует. Когда ты болтал тут о ребенке, мне пришла в голову одна мысль. Когда ребенок родится, я усыновлю его. — Он зло улыбнулся: — Вот видишь, мой дорогой племянник, твоя теория не совсем уж неправильна: маленькое существо Альрауне, еще не рожденное, даже еще не зачатое, отнимает у тебя состояние. Я сделаю его своим наследником. Тебе я сейчас говорю об этом только для того, чтобы ты не строил излишних иллюзий. Франк Браун почувствовал удар. Но посмотрел профессору прямо в лицо. — Хорошо, дядюшка, — сказал он спокойно, — ведь все равно в конце концов ты бы лишил меня наследства, не правда ли? Но профессор выдержал взгляд и ничего не ответил. Франк Браун продолжал: «Ну, так было бы недурно, если бы мы сейчас свели наши счеты, я часто сердил тебя, огорчал—за это ты лишил меня наследства: мы квиты. Но, согласись, ведь эту мысль подал тебе я. И в том, что ты получил теперь возможность ее осуществить, ты тоже целиком обязан мне. Значит, ты должен теперь меня отблагодарить. У меня есть долги...» Профессор насторожился. По его лицу пробежала легкая тень. «Сколько?» — спросил он. Франк Браун ответил: «Не так уж много! Тысяч двадцать наберется, пожалуй». Он ждал, но профессор упорно молчал. — Ну? — нетерпеливо спросил он. Старик ответил: «То есть как это — ну? Неужели ты серьезно думаешь, что я заплачу твои долги?» Франк Браун смотрел на него, в висках его стучало. Но он овладел собою. — Дядюшка, — сказал он, и голос его слегка задрожал,— я бы тебя не просил, если бы мне не было нужно. Некоторые из моих долгов необходимо погасить теперь же. Среди них есть карточные долги, долги чести. Профессор пожал плечами: «К чему же ты играл...» — Я сам это знаю, — ответил Франк Браун. Он все еще одерживался, напрягая все свои нервы. — Конечно, я не должен был этого делать. Но раз сделано—я должен теперь заплатить. Еще одно — я не могу больше просить у матери. Ты знаешь так же хорошо, как и я, что она делает для меня больше, чем в ее силах. К тому же она только недавно привела в порядок мои дела. В довершение всего она больна — словом, я не могу просить ее и не стану. Тайный советник злорадно улыбнулся: «Мне очень жаль твою бедную мать, но это отнюдь не заставляет меня изменить решение». — Дядюшка! — вскричал он, вне себя от этого холодного иронического голоса. — Дядюшка, ты не знаешь, что делаешь. В крепости я задолжал товарищам несколько тысяч и должен их заплатить еще на этой неделе. У меня также есть целый ряд мелких долгов разным людям, которые мне одолжили на честное слово, — я не могу их обмануть. Я взял взаймы даже у коменданта, чтобы поехать сюда. — И у него? — перебил профессор. —- Да, и у него!— повторил он.— Я наврал, что ты при смерти и что я должен быть возле тебя. Он согласился дать мне денег. Тайный советник покачал головой. — Ах, вот что ты ему рассказал? Ты истинный гений в надувательстве и обмане! Этому необходимо положить конец. — Господи, — вскричал племянник, — будь же благоразумен, дядюшка. Мне нужны деньги: я погиб, если ты не поможешь. Тайный советник ответил: «Ну, особой разницы я тут не вижу. Ты и так погиб — порядочный человек из тебя никогда уже не выйдет». Франк Браун схватился руками за голову: — И это говоришь мне ты, ты? — Конечно, — ответил профессор. — Куда ты девал все свои деньги? Ты тратишь их самым бессовестным образом. Он не выдержал: «Может быть, дядюшка, но я никогда еще не брал их бессовестным образом — как ты, например...» Он закричал, ему показалось, будто он поднял хлыст и опустил прямо на уродливое лицо старикашки. Он почувствовал, как попал в цель; он почувствовал также, как хлыст просвистел насквозь, не встретив преград, словно сквозь клейкую грязь... Спокойно, почти дружелюбно тайный советник ответил: «Я вижу, ты все еще не поумнел. Позволь же твоему старому дяде дать тебе добрый совет, — быть может, он принесет пользу. Если чего-нибудь хочешь от людей, то нужно уступать некоторым их слабостям, — заметь себе это. И воспользуйся. Ты соглашаешься со мною, что я много приобрел. Я добился того, чего хотел. Теперь же наоборот—ты просишь меня, но и не думаешь идти нужным путем. Не воображай, однако, мой дорогой, что это могло бы помочь тебе в чем-нибудь—у меня. Нет, нет! Но, быть может, это поможет тебе у других, — ты поблагодаришь меня за добрый совет». Франк Браун заметил: «Дядя, я пошел путем унижения. Сделал это—первый раз в жизни; сделал, когда попросил тебя — попросил! Но еще раз этим путем я не пойду. Неужели ты хочешь, чтобы я еще больше перед тобою унижался? Будет, довольно — дай мне денег». Тайный советник ответил: «Я тебе предложу кое-что, дорогой. Только обещай меня выслушать и не приходи в бешенство, — что бы ни было!» Он сказал спокойно: «Хорошо, дядюшка». — Ну, слушай. Я тебе дам денег, столько, сколько тебе понадобится, чтобы привести в порядок дела. Дам даже больше, — относительно цифры мы уж сойдемся. Но мне ты нужен—нужен у меня в доме. Я постараюсь устроить так, чтобы тебя перевели ко мне в город, — устрою так, чтобы тебя выпустили из крепости. — С удовольствием! — ответил Франк Браун. — Мне безразлично, здесь я или там. Но сколько будет это длиться? — Около года, пожалуй, даже меньше, — ответил профессор. — Согласен. Что же я должен делать? — Почти ничего. Это просто маленькое побочное занятие — ты привык к нему, оно тебе не покажется трудным. — В чем же дело? — настаивал Франк Браун. — Видишь ли, мой дорогой, — продолжал тайный советник, — понадобится маленькая помощь девушке, которую ты раздобыл. Ты прав: она от нас убежит. Ей будет невыносимо скучно, и она, конечно, постарается сократить время ожидания. Ты преувеличиваешь средства, которыми мы сумеем ее удержать. В частной психиатрической лечебнице очень легко удержать человека, гораздо легче, чем в тюрьме или в остроге. К сожалению, наше учреждение не так хорошо приспособлено. Не могу же я запереть ее в террариум вместе с лягушками или в клетку с обезьянами или морскими свинками, правда? — Конечно, дядюшка, — ответил племянник, — надо изобрести что-нибудь. Старик кивнул: «Я уже придумал, что сделать. Мы должны иметь что-нибудь, что бы ее там удерживало. Но доктор Петерсен не представляется мне подходящим человеком для того, чтобы приковать на продолжительное время ее интерес, по-моему, его будет мало и на одну ночь. Но это должен быть, конечно, мужчина; поэтому-то я и подумал о тебе...» Франк Браун сжал с такой силой спинку кресла, точно хотел сломать. Он тяжело дышал. «Обо мне...— повторил он. — Да, о тебе, — продолжал тайный советник, — по-видимому, это одна из немногих вещей, к которым ты способен. Ты сумеешь ее удержать. Будешь болтать ей всякий вздор—по крайней мере, твоя фантазия получит какую-то разумную цель. А за неимением князя она влюбится в тебя — ты сумеешь, значит, удовлетворить и ее чувственные потребности. Если же ей будет мало, у тебя найдется достаточно друзей и знакомых, которые с удовольствием воспользуются случаем провести несколько часов в обществе прелестного создания. Франк Браун задыхался, голос его звучал глухо и хрипло; «Дядюшка, ты знаешь, что ты от меня требуешь? Я должен быть любовником этой проститутки, в то время как она будет носить в себе ребенка убийцы?» —Да, да, — спокойно прервал его профессор. — Ты прав. Но это, по-видимому, единственное, на что ты пригоден еще, мой дорогой. Он ничего не ответил. Он испытывал жгучее оскорбление, чувствовал, как щеки покрываются багровым румянцем, как в висках стучит от волнения. Казалось, будто по всему лицу его горят длинные полосы, которые оставил хлыст профессора. Он понимал: да—да—старик наслаждается своею местью. Тайный советник заметил это, и довольная, злорадная улыбка легла на его отвислые губы. «Подумаем как следует, — произнес он размеренным тоном, — нам не в чем упрекать друг друга и нечего скрывать. Мы можем называть вещи своими именами: я намерен пригласить тебя в качестве сутенера этой проститутки». Франк Браун почувствовал: он низвергнут. Он беспомощен, безоружен. Он не может пошевельнуть даже пальцем. А безобразный старик топчет его своими грязными ногами и плюет в его раскрытые раны своею ядовитою слюною... Он ничего не ответил. Он шатался, ему было дурно. Не помнил он, как спустился, очутился на улице и увидел ясное утреннее солнце. Он почти не создавал, что идет. У него было чувство, будто он лежит, растянувшись на грязной мостовой, поверженный глухим страшным ударом в голову... Он шел долго. Прошел много улиц. Останавливался перед афишными столбами, читал большие плакаты. Но видел только слова — не понимая их. Потом попал на вокзал. Подошел к кассе и попросил билет. — Куда? — спросил кассир. Куда? Да — куда же? И он сам удивился, когда его голос ответил: «В Кобленц». Он стал шарить в карманах, отыскивая деньги. — Билет третьего класса, — крикнул он. На это денег еще хватало. Он поднялся по лестнице на перрон и только тут заметил, что он без шляпы. Сел на скамейку и стал ждать. Потом увидел, как пронесли носилки, позади них шел доктор Петерсен. Он не двинулся с места. У него было чувство, точно он тут совсем не при чем, он видел, как подъехал поезд, заметил, как врач вошел в купе первого класса и как носильщики осторожно внесли свою ношу. Он сел в последний вагон. По губам его пробежала странная улыбка. «Правильно, правильно...— подумал он.— В третьем классе — как раз для слуги, для — сутенера». Но тотчас же забыл обо всем, забился в угол и стал смотреть пристально в пол. Глухое чувство не оставляло его. Он слышал, как выкрикивают названия станций; временами казалось, будто они следуют непрерывно одна за другой, точно мчатся, как искры по проволоке. А потом снова вечность стала отделять один город от другого...

В Кельне ему пришлось пересесть и ждать поезда, который шел вверх по Рейну. Но он не заметил никакой перемены, не почувствовал, сидит он на скамейке перрона или в вагоне. Потом он очутился вдруг в Кобленце, вышел из вагона и пошел снова по улице. Наступила ночь; он вдруг вспомнил, что ему ведь нужно в крепость. Он перешел через мост, взобрался в темноте на скалу по узкой тропинке. Неожиданно очутился он наверху — на казарменном дворе, в своей камере, на постели. Кто-то шел по коридору. Вошел к нему в камеру со свечой в руке. Это был морской врач, доктор Клаверьян. — Вот как! — послышалось на пороге. — Значит, фельдфебель был все-таки прав! Ты вернулся! Ну, так пойдем же скорее — ротмистр держит банк. Франк Браун не шевелился, он почти не слышал слов товарища. Тот взял его за плечо и встряхнул. — Ты уже спишь? Соня! Не глупи, пойдем! Франк Браун вскочил точно ужаленный. Схватил стул, поднял его, подошел ближе. — Убирайся вон, — прохрипел он, — вон, негодяй! Доктор Клаверьян застыл, как вкопанный, посмотрел на его бледные, искаженные черты лица с тупыми угрожающими глазами. В нем проснулось вдруг все, что оставалось еще от врача, и он моментально понял, в чем тут дело. — Вот как? — сказал он спокойно. — Тогда извини...— он вышел из камеры. Франк Браун постоял минуту со стулом в руках. Холодная улыбка играла на его губах. Но он не думал ни о чем, решительно ни о чем. Он услышал стук в дверь — точно откуда-то издали, поднял глаза — перед ним стоял маленький поручик. «Ты уже вернулся? — спросил он. — Что с тобой?» Он испугался, выбежал из камеры, когда тот ничего не ответил, и вернулся со стаканом и бутылкой Бордо: «Выпей, тебе станет лучше». Франк Браун выпил вина. Он чувствовал, как проникало оно в его кровь, чувствовал, как ноги дрожат, точно грозят подломиться. Он тяжело опустился на постель. Поручик помог ему лечь. «Пей, пей», — настаивал он. Но Франк Браун отстранил стакан. «Нет, нет,— прошептал он. — Я опьянен. — Он слабо улыбнулся. — Кажется, я еще сегодня не ел...» Откуда-то послышался шум, громкий смех и крики. — Что они там делают?— спросил он равнодушно. Поручик ответил: «Играют. Вчера приехало двое новых,— он опустил руку в карман.— Да, кстати, чтобы не забыть, я получил за тебя телеграфный перевод на сто марок, только что, вечером. Вот!» Франк Браун взял бланк, но должен был прочесть его дважды, прежде чем понял. Дядюшка посылал сто марок и телеграфировал: «Посылаю в виде аванса». Он вскочил. Туман разорвался, и красный кровавый дождь хлынул перед глазами... Аванс! Аванс? За то, что предложил ему старик?! Поручик протянул деньги. Он взял их, он чувствовал, как они жгут ему пальцы, и эта боль, которую он испытывал чисто физически, принесла какое-то странное облегчение. Он закрыл глаза и стал наслаждаться этой жгучей болью, та пронизывала все тело. Сжигала чувство последнего страшного оскорбления... — Давай сюда! — закричал он.— Давай вина! — Он пил, выпил много; ему казалось, вино заглушает это жгучее пламя. — Они играют? — спросил он и взял поручика за руку.— Пойдем—пойдем к ним! Они пошли в собрание. — Вот и я! — вскричал он. — Сто марок на восьмерку. — Он положил деньги на стол. Ротмистр вынул семерку.

Следующая страница ->